День был по идее ничего так – и все вроде бы хорошо, и даже по мозгам не схлопотал за различные фразочки. Возможно, все дело том, что он опять стал переходить на родной польский язык, забывая, что он не дома, а в Британии, но… опять же таки, рядом всегда был Джеймс (ну или он вился рядом с лучшим другом), который вполне даже уже понимал некоторые вещи. Но то ли какое-то внутреннее спокойствие, то ли сам Милош сегодня был в хорошем расположении духа, но все прошло тихо-мирно.
А потом он заметил у себя на столе записку, явно написанную своей же корявой рукой, чтобы не забыть – время, дату и фамилию Лестрейнджа. Дата совпадала с сегодняшней, время – осталось буквально пару минут, а Лестрейндж… ну ему не повезло попасть в зону активных боевых действий, которую развернул против ПСов, которые кроме как  «жалкие и невероятно głupie» более не назывались в кругу Джеймс-Драго.
Уже почти выйдя из гостиной их факультета, Мира едва не сбила Гермиона. Вот уж от кого-кого, а от нее поляк такого не ожидал, а потому молча и пропустил. «Хотя она же dziewczyna, нехорошо их задевать,» - мысленно успокоил себя и свою бурю внутри Драго. Признаваться себе, что он дико волнуется – нет уж, увольте. Он гордый представитель древнего рода, из чистокровной семьи, можно даже сказать – единственный представитель и он выживет, чтобы продолжить свою линию. А всякие там Лестрейнджи со своими пафосными загибаниями пальцев и приставаниями к нечистокровным – так w trumnie он их всех видел!
За всеми этими бахвальствами он как-то незаметно поравнялся с Гермионой, которая, кажется, шла в ту же сторону, что и Драго. Это было странно немного, хотя для этого жалкого прихвостня Того-кого – вполне даже нормально, наверное. Он же весь такой из себя важный и главный, показывает всегда, что выше всех и его мнение – самое важное. Для Драго же это и был главный повод высказать свое авторитетное мнение на такие явные показатели превосходства. За что, наверное, и будет сегодня драить какой-нибудь кабинет или что-то в этом роде – у каждого преподавателя тут были свои причуды, и к ним легче было относится пофигистически, нежели внутренне распаляться и доказывать себе, что «чертовы британцы!». Тем более, что фамилия какая-то больно странная – скорее уж французская, а французы еще большие извращенцы, чем британцы. А поэтому ожидать от истязателя добра не стоило.
Милош вновь вынырнул из своих мыслей, чувствуя, как затекли плечи и шея. А Гермиона тем временем наоборот – словно в ней открылось второе дыхание и вера в лучшее будущее. Ну уж ей-то точно не светит наказание – она как настоящая староста, просто идеальный студент. Естественно, даже Лестрейндж с его странными замашками не сможет откровенно придраться к ней.
- А ты чего в эту сторону? Тоже к этому Лестрейджу? Он dziwny człowiek, - не смог сдержать и не высказать своей оценки этому преподавателю. Объяснять, почему не стал – многие знают, как часто Драго вступает в перепалки с ПСами, которые слишком часто достают Джеймса.

Гермиона была не единственной, кто посещал индивидуальные занятия. По мимо нескольких Слизеринцев, которых Рудольфус счел достаточно талантливыми, что бы они не считали, что темные искусства дадутся им только потому они слизеринцы, он отобрал так же двух рейвенкловцев и двух гриффиндорцев. А так же задумчиво посматривал в сторону Эрни МакМилана, который с большим упорством не желал изучать темные искусства. И упорство это было достойно лучшего применения. «Не будем забывать, кто был чемпионом Хогвартса. Похоже я рановато сбросил с счетов Хаффлпафф...»
Наличие дополнительных занятий вынуждало куда бережнее относится к своему времени. И порой Рудольфус совмещал два занятия: когда считал, что пришло время провести спарринг. Или занятие и отработку: в основном такие занятия он проводил со Слизерином. Рейвы и Гриффы пока не показывали готовности тет-а-тет испытывать свое умение на ком-то. «Но рано или поздно придется начать...»
А кому начать, как не лучшей студентке седьмого курса.
Лучшей жертвой конечно был бы какой-нибудь не подающий надежд Слизеринец. То может быть лучше наказания, когда тебя наказывает тот кого ты всю жизнь пытался обзывать и унижать. Но слизеринца под рукой не оказалось. Зато оказался Милош-Эйри. Рудольфус не особенно обращал на него внимание: он знал этот тип упертой клоунады, и обычно выступления Милоша заканчивались равнодушным «Селенцио, Круцио, кто-то хочет что-то ещё добавить?»
Как-то так выходило, что молчаливо извивающееся тело оказывало даже более давление, чем вопящее.
– Добрый вечер, – Рудольфус поднялся, когда студенты вошли, – Мисс Грейнджер, я весьма доволен вашими успехами, и хотел бы перейти на следующий уровень, но прежде, чем мы приступим к изучению Империуса, не могли бы вы продемонстрировать мне и мистеру Милошу ваше домашние задание.* В виду разума и воображения мистера Драгомира, я бы хотел, сразу дать ему понять в чем будет состоять его отработка, – улыбка Лестрейнджа была сладкой как мед.

- Добрый вечер, мистер Лестрейндж, - безукоризненно, подчёркнуто вежливый тон Гермионы плохо вязался с её взглядом, полыхающим ледяным пламенем ненависти.
Она знала, что однажды этот день для неё наступит - день, в который Лестрейндж поставит её против другого студента (сомнительное "против" - у Драго даже нет возможности защищаться!), - но никак не могла предположить, что это случится сегодня. Его слова падали, как холодные капли зашиворот - но Грейнджер отлично владела собой. Её руки не дрогнули, а плечи не поникли. Нужно было думать очень, очень быстро.
И Гермиона думала. Как всегда, очень результативно.
Она не хотела мучить Драго. И во исполнение своего желания ей придётся разыграть для Пожирателя маленькое и эффектное представление. Будем надеяться, что оно впечатлит его достаточно, чтобы не обращать внимание на детали.
Уголки губ приподняла едва заметная жестокая улыбка.
- Anestesio!* - Ровно произнесла Гермиона указав палочкой на поляка. И тут же, не давая Рудольфусу возможности возразить, или произнести контрзаклинание, она снова взглянула на него этим бездонным тёмным взглядом.
- In mann heparfero!** - На её ладони, исходя паром в остывающем кабинете, и пачкая пальцы, появилась печень. Человеческая печень. Ни один мускул не дрогнул в лице Грейнджер. Она не смотрела на Драго, ничем не выдавала своих настоящих чувств. Ни одного из них. Только она и Лестрейндж - здесь больше никого нет, здесь больше никто не важен. По крайней мере, сейчас.
Всё их "обучение" - это прогулка по лезвию ножа. Он никогда не говорил ей, что хочет, чтобы она издевалась над людьми. Она никогда не говорила ему, что не хочет у него учиться. Этот нейтралитет, этот дуэт шантажа и смирения, спаявший их друг с другом - даже у него есть пределы.
"Попробуй, скажи мне, что ты хочешь, чтобы я мучила его," - говорил её вызывающий взгляд.
- Достаточно, профессор? - говорили её губы, по прежнему тронутые намёком на жестокую улыбку.

*Anestesio - обезболивающее заклинение, уровень Ж.А.Б.А.
**In mann heparfero - разновидность личного заклинания Рудольфуса Лестрейнджа, перемещающая печень жертвы в руку заклинателя.

Драгомир частенько замечал за собой странную реакцию на непредвиденные ситуации. Иногда его разрывало на смех в моменты, когда требовалось молча подчиниться и не привлекать внимания. Бывало, что наоборот – он выпадал из реальности и ходил тихим, будто его подменили.
Но вот когда поляку пришлось созерцать свою собственную печень в руках старосты, лучшей ученицы и хорошей знакомой… Драго просто потянулся рукой к животу, пытаясь инстинктивно прикрыть рану, которой там, по сути-то, и не было. Он ничего не чувствовать – ничегошеньки! Ни ощущения пустоты, ни ужасной боли, ни-че-го. Это было ужасно страшно – рассматривать часть самого себя в руках девушки. И ведь красивая же, зараза, печень-то! Блестящая, немного кровила, правда, но всяко лучше лица Лестрейнджа. Но, пожалуй, лучше всего она выглядела внутри Драго, а не снаружи.
- Верните мне мою печень, черт вас всех подери! – рявк Драго был несколько писклявым, но он и не подал виду – не каждый же день стоишь какое-то время без фильтра всего организма. «Этот орган мне еще нужен!».
- Достаточно, профессор?
– Хватит, мисс Грейджер. У меня нет никакого желания калечить мистера Милоша-Эйри. Верните ему его печень. Она ему без сомнения пригодится.
И ведь разговаривают так, черт, будто его тут и вовсе нет! Будто препарат в банке на растерзании медиков-студентов – ни более, ни менее! Действительно – «она ему без сомнения пригодится»! Только Лестрейнджа забыли спросить, что Драго понадобится, а что – нет!
Печень вернулась в свои хоромы, и это было все же прекрасно – хотя бы осознание, что наконец-то все на месте. Оно-то, конечно, не больно, но это были его органы и поляк хотел бы сам решать, что ему делать с ними – вырезать, отдавать в ладони своих одногруппников или старшекурсников или еще что. А Лестрейндж пускай решает за себя и своих чад.
- Протирать полки? Если вы не можете сами ухаживать за своими книгами – не тащите том за томом из библиотеки, а не притягивайте студентов к себе в пыточную прикола ради, - Милош даже не сдвинулся с места. Серьезно? Он что, совсем? То печень достают и показывают наглядно, то заставляют протирать книги. Последовательности этого чистокровного гада не учили что ли?
Драго не сдвинулся, переводя взгляд с Лестрейнджа на Гермиону и обратно. Он не собирался двигаться с места и даже разговоры про Империус на него особо не действовали. А чего еще ожидать от ПСа? Любви, ласки и заботы что ли?

Рудольфус чуть наклонил голову на бок. Будь это обычная отработка, и печень он бы забрал у наглеца безо всякой анестезии. Или лучше глаз? Обычно видимые повреждения действовали на наглецов куда более воспитательно, чем невидимые.
Но сейчас был бенефис в честь юного нахала. И только от старательности Гермионы завесило, выйдет ли он отсюда слюнявым идиотом или сохранит свой разум, потеряв не много гордости.
Кроме того, куда более его интересовала Грейнджер.
Вот она сосредотачивается, тонкая как струнка. И Рудольфусу хочется почти издевательски что-то громко сказать, а лучше разбить. Сбить настрой. Заставить её руки дрожать. Заставить её сомневаться в том, что она сможет.
«Это будет потом. Потом, когда я буду учить тебя колдовать что бы не происходило вокруг. Потом когда твой жертвой или противником – я ещё не решил – будет совсем другой человек. Куда более сильный маг, чем эта нахальная шестерка.»
Он наблюдает, жадно впитывая, запоминая, записывая для себя, каждую тень тщательно скрываемых эмоций. О, Рудольфус дорого бы заплатил, что бы влезть в эту голову прямо сейчас, что бы видеть как яркие мыслеобразы сменяют друг друга. Что бы знать за что она борется сейчас. Против чего. Между чем и чем выбирает.
Он подозревает. Но девочка слишком хороша, что бы Лестрейндж мог читать её как открытую книгу.
Милош другой. На лице написано сразу все. От мелких деталей отношения к преподавателю до припечатывания. Глупый мальчик, который ещё не научился уважать противника. А значит ещё не научился побеждать, тех кто сильней его. Можно призирать взгляды, но силу и разум – никогда. «Я призирал Дамблдора за его выбор. Но я всегда отдавал честь его силе.»
Рудольфус ничего не говорит, не позволяя себе отвлечь девушку, даже трепетанием ткани от легкого движения. Он весь слух, он весь зрение. Неподвижная статуя учителя.