Кили шмыгнул за какую-то дверь, утягивая за собой брата и приваливаясь к ней спиной. В коридоре слышался гул шагов дяди, напоминая скорее торжественный похоронный марш. Для братьев похоронный. Потому что, наверное, даже для их шалостей должен быть предел. Юноша усмехнулся. Началось все, как всегда, с невинных шалостей. Пара ехидных комментариев в сторону сына Трандуила, несколько смешков над Бардом, ничего такого, что выходило бы за пределы обычных проделок. Но вино било в голову, заставляя идти дальше обычного, а победа заставила, казалось, распрямится внутри какую-то пружину, отпуская напряжение. И они доигрались. Наверное, дразнить дядю на глазах у всех гостей, так, будто они сидели не за праздничным столом в главном зале Эребора, а вместе с Компанией у костра, было лишним. Так что, когда гости разошлись и братья наткнулись на злой взгляд синих глаз, они предпочли, от греха подальше, спастись бегством.
Которое завело их в эту коморку, которая, при ближайшем рассмотрении, оказалась кладовкой. Дальше бежать было некуда, оставалось только стоять, пытаясь отдышаться, и надеятся что Торину не прийдет в голову искать их здесь.
Кили повернул голову, встретицшись с таким же озорным взглядом брата, и весело подмигнул.

Весь вечер Торин внутренне благодарил свою выдержку за то, что она не давала ему подорваться с его места и подлететь к племянникам, раздавая оплеухи направо и налево, костеря их по чем зря на глазах у гостей.
Мальчишки будто с цепи сорвались. Он давно их такими не видел, и ему казалось, что и не увидит, ведь они уже многое прошли и выросли за время похода. Как ранее казалось Торину.
Но сейчас они ели, пили (последнее, кстати, не в меру) и отпускали такие шуточки, да так громко, что Торину было одновременно стыдно за них и за себя, а внутри разгорался такой комок из ярости и желания наказать подлецов, что им просто повезло, что дядя умел держать себя в руках, в отличии от самих племянников.
«Завтра придется привести этих двух оболтусов к Трандуилу и заставить на коленях молить прощение за всех их шутки, сам я их оправдывать больше не буду, и благо, что Дис еще не вернулась из Синих гор. Надеюсь, что с ней все нормально»
Допив свое вино и отставив кубок, Торин извинился перед всеми и встал из-за стола. Многие будут еще продолжать праздновать до утра, и поэтому его уход особо никого не опечалил. Но он не мог найти своих племянников в числе праздновавших – они будто в одну секунду испарились, заметив его тяжелый взгляд. Правда, королю повезло ухватиться за полы знакомого потрепанного плаща, которые мелькнули на выходе из чертога. Все понятно улизнуть хотели.
Внутри бушевало пламя похлеще огня Смога, чтоб ему, и Торин понимал, что обычным выговором тут уже не обойтись. Придется поступить так, как советовал ему очень давно Двалин – кнутом. Пряники уже приелись мальчишкам, по-видимому.
«Вот я вам устрою, мелкие. Вы у меня неделями стоять будете, боясь за свою задницу, все в синяках. Даже не посмотрю на то, что племянники, и на то, что уже выросли из возраста, когда применяют насилие против плохого поведения».
Их тихий смешок и быстрые шаги прекрасно были слышны Торину. Эребор, будто живой, поддерживал своего короля, иногда показывая тени племянников в том месте, где надо было сворачивать, а иногда донося до него их тихие голоса. Последним стал хлопок двери в длинном, темном коридоре. Торин внутренне ухмыльнулся – он и сам в свое время прятался в одной из коморок и прекрасно знал, в какую можно в одиночку пропихнуться, е издавая лишнего звука, а куда – вдвоем.
Специально не скрывая своих шагов, он прошелся вдоль коридор, будто ища проказников и не зная, какую дверь открыть. Конечно, эти двое малолетних иродов все прекрасно слышали – тишина стояла такая, что тут даже эльфы не пройдут незамеченными, не то, что Торин, который и не скрывался. Потом он развернулся и подошел к нужной двери, дотрагиваясь до ручки и думая, что делать дальше. По хорошему их требовалось разложить на коленке и надавать по заднице так, чтоб надолго запомнились боль и унижения. Ведь взрослые мужики, дай Махал, одному пошел восьмой десяток, второму – девятый, а дядя их, будто мальцов несмышленых, разложил и по пятой точке прошелся.
Хотя можно было показать, кто в этом доме хозяин и кто король, а кто – все еще подчиненный.
Пожалуй, второй вариант Торину улыбался сегодня больше. Возможно, потому что мелкие достали. А возможно, потому что вино в голову немного ударило. Не суть важно.
Открыв дверь, удерживая ручку, чтоб она не ударилась о стенку и не оставила вмятины, Торин воззрился на двух проказников, обдумывая, с кого начать. Куда их тащить он прекрасно знал.
Без лишних слов, Король взял за шкирки каждого племянника: Кили – в левую руку, Фили – в правую. Их плащи грозно затрещали, давя им горло так, что те едва могли дышать, но тем охотнее это заставил их следовать за дядей. Его не интересовали их слова, он оставался глух до их речей и молча спускался все ниже по Эребору, прекрасно вспоминая нужные комнаты. Конечно, это были пыточные, которыми давно никто не пользовался, но они были известны многим и никто не желал там оказаться.

Шаги прозвучали совсем близко и удалились в сторону. Фили выдохнул, зарывая лицо в волосы брата. Но тут дядя вернулся и распахнул дверь. От неожиданности старший крепче стиснул младшего и открыл было рот, что бы выдать что-то из серии: «Хорошо, мы сдаемся, это я во всем виноват.» Но Торин цапнул его за отворот плаща раньше. И Фили смог лишь сдавленно прохрипеть:
– Ты нас задушишь...
Но дядя не внял, продолжая тащить их за собой. Ещё несколько попыток завязать разговор успехом не увенчались. «Готовит гневную речь» - обреченно понял крон-принц и послушно и молча плелся за королем. Он подозревал, что на сей раз парой оплеух дело не закончится. Их можно было отвесить и в кладовой. Но его и Кили – Фили поймал его напряженный взгляд  и улыбнулся – дядя уперто и молча куда-то тащил. «Сейчас покажет вид Эребора и укорит нас памятью предков... Или зал какой-нибудь...» Через некоторое время Фили счел эту версию не состоятельной – ибо они спускались вниз. «Хочет показать шахты? И там прочитать нам обвинительный монолог?»
Комната, в которую впихнули его и брата меньше всего походила на что-то долженствовавшее являть собой величие опозоренных наследниками предков. «Мама... это что? Пыточная?!» Фили перевел взгляд на дядю и невольно сглотнул.
– Мне, правда, очень жаль, – он развел руками, – Я извинюсь перед Гендальфом. У него отличная шляпа. Но эльфы сами виноваты...
Он был уверен, что дядя попугает их карами всех времен и народов. И впечатлённых инструментарием отпустит. «Отличная будет шутка...»

Кили остался стоять там, куда его поставил дядя, даже не думая пошевелиться. В критических ситуациях у него всегда включалась нерушимая установа "слушать старшего". И она была настолько же нерушимой, насколько младший про нее забывал во всех остальных случаях. Но сейчас ситуация казалась как раз их тех, котрые попадали под определние "опасность". А вот то, что опасность исходила от самого Торина слегка заторможенный мозг Кили понял только когда на его руках засчелкнулись наручники. Обычно быстрые мысли будто замедлили свой ход, заставляя, не шевелясь, наблюдать за тем, как его дядя приковывал его же брата "Фили? Нет, только его не трогай!". Опасность для него самоо отходила на второй план. Когда Торин вышел из комнаты, Кили попытался дернуть руками, но тщетно. Чего и стоило ожидать - в гномьей темнце, пусть и пустовавшей многие десятилетия, не могло быть плохого металла. Когда дядя вернулся, принеся факелы, и задал вопрос, Кили постарался извернуться так, что бы посмотреть на него.
- Только Фили не трогай. Это я подбил его. Ты же знаешь - он сам никогда бы... - Безумно хотелось сжать руку брата, прогоняя страх, прикоснуться к нему, заражаясь уверенностью и спокойствием. Но брат был далеко, даже для того, что бы просто посмотреть, приходилось мучительно выворачивать голову, и Кили чувствовал себя от этого совершенно несчатным. Ему казалось, что страшнее наказания придумать невозможно.

Оставив общаться младших, Торин пошел в смежную комнату за холодной водой и кнутом. Начинать с более сильных воздействий на младшего не хотелось – надо было только показать им, что они могут получить, если в следующий раз будут себя вести. Да и дать одному племяннику умереть от шока и разрыва сердца тоже не хотелось.
Торин вздохнул поглубже, загоняя внутрь себя мысли, что не хотел он так поступать. Никогда в жизни он не думал, что ему придется применить именно эти знания и умения – как наказать, как причинить намеренную боль своим родным, чтоб доказать, что он еще может поставить на место своих подданных. Король всегда был против таких вещей, потому что как и Фили когда-то получал свою дозу неприятных зрелищ…
Набрав ведро воды из колодца и, взяв кнут, удивившись, как он еще не стал трухой. Хотя кожа была хорошая: жесткая рукоять из дерева и обмотанная кожей, мягкий хвост с характерным плетением. Нигде нет ни намека на то, что он вышел из строя. Хотя возможно, кто-то из подчиненных просто проверил здесь все. Торина это не интересовало.
Вернувшись к племянникам Король послушал все мольбы Фили – кажется, будто история – это просто кругооборот. Возможно, правы были предки, когда говорили, что праотцы перерождаются в своих наследниках. Возможно, это наказание для него самого. Возможно, это он виноват, что воспитал их такими и теперь приходится наказывать за свои ошибки.
Опрокинув на Кили воду, глядя как тот ежится от холода – подземные источники редко когда обладали нормальной температурой, чтоб наслаждаться таким «душем» гном расправил кнут, который ранее был свернут. Бич был идеально сделан для руки именно гнома, возможно даже немного коротковат как для Торина – он все-таки был выше всех своих подчиненных и кажется, отца. «О Махал, я уже почти его не помню» - эта мысль будто отвлекала, оттягивала момент, который Торин хотел оттянуть.
Спина Кили, младшего, едва ли не любимца всей семьи, которого никогда не спускали с рук, пока он не научился убегать от матери и дяди, была видна сквозь мокрую ткань. Идеально сложенная, широкая, по такой не промахнешься. Хоть бы они понимали, насколько самому Торину не хочется этого делать. Хоть бы они понимали, что вся его злость, все негодование враз стали огорчением, печалью – ведь это он виноват, что ему некогда было объяснять, что теперь приходится ломать психику старшему таким зрелищем. Заставлять его чувствовать такие муки: видеть, что с твоим младшим такое делают, а ты не можешь защитить, подставить себя вместо него, закрыть, спрятать. 
- Смотри. Всякий раз как ты не будешь вести себя подобающе, и не будешь осаждать его пыл – я буду делать так. Смотри и запоминай, - дернув рукой, на пробу, слушая как кнут рассекает воздух и издает столь знакомый щелчок. Кажется, будто Торин и эта вещь знали друг друга давно, и оттого Королю было труднее держать бич – они были знакомы не только понаслышке.
Замахнувшись и опустив руку, он впервые приложил хвост кнута о спину младшего. Вспомнил отца, который вкладывал в каждый удар свою злость и ярость, Торин не мог понять такого – кажется, он был намного мягче Траина. Возможно, поэтому он никогда не сможет настоящим королем – вряд ли предыдущие Короли обладали настолько сильной привязанностью к своим наследникам. Ни злость, ни ярость он не вкладывал в этот удар – он всего лишь исполнял свое обещание, держал свое слово. Лицо непроницаемое, хотя внутри все сжалось от вида того, как хвост кнута рассек мокрую рубашку и оставил красную отметину на спине Кили. До крови он никогда не собирался рассекать тому спину и уж тем более не хотел повредить мышцы, хотя Торин знал, что в умелых руках бич становится смертельным оружием. Он сам долго тренировал руку, но сейчас эти знания ему были не нужны.
Отец говорил, что пытка кнутом – дело неспешное. И Торин понимал, что истязание племянников (да и себя) только начинается.

Дядя, казалось совсем не обратил внимания на слова Фили, обливая брата водой. Старший сглотнул, глядя на его приготовления. «Что же делать, что же делать...» Он весь был как напряженная стрела, пытаясь расшатать собственные оковы. Но на это потребовались бы месяца. А Кили спасать надо было сейчас. Фили закусил губу, глядя, как дядя распрямляет кнут, как мокрая ткань облепляет спину брата. «Нахамить? Переключить злость на себя...» В этот момент Торин наконец обратился к нему. И план сразу перестал быть столь удачным: хамить – это ведь подходит под «Вести себя неподобающе». Не хватало ещё подлить масла в огонь.
В этот момент кнут проходит по спине Кили, разрывая рубашку, оставляя красную полосу. Фили снова резко дергается в цепях, не обращая внимания на боль в запястьях.
– Я запомнил, – отрывисто бросает он, – Не надо, прощу... Ты ведь сам этого не хочешь.
Ему кажется, что у дяди лицо гнома только что повстречавшегося с призраками. «В этой комнате что-то случилось? Много лет назад, ещё до нашего рождения, до захвата Эребора, так ведь?!» - начинает догадываться Фили, но от догадки его отвлекает голос брата.
В первый момент Фили не поверил собственным ушам. Потом только бессильно опустил голову, так что светлые пряди упали на лицо. Нет, это было вполне в духе его брата – язвить. Эдакая своеобразная месть за боль. Вот только по мнению Фили здесь это было лишним. Это имело бы смысл: будь их палач врагом, умолять которого значило бы только унижаться. Но у дяди явно были какие-то свои причины. «Думай, ты должен понять... куда бить, что бы защитить брата...» Кнут ещё не опустился, но Фили мысленно уже видел град ударов и исполосованную спину. «Ну же! Выход есть всегда – это твоя философия. Думай!» Но пока только лишь сильнее напрягаются мускулы, ногти впиваются в ладонь. Потому что боль отрезвляет.
– Ну и зачем ты это сказал?! Что бы гордость потешить?! - он прожигает взглядом Кили, – Спасибо, братик, мне стало значительно легче... – его тон говорит сам за себя: «за что ты так со мной?»
Фили сам не знает на кого злится. На Торина, который вдруг решил сыграть с ними такую жестокую шутку. На не сдержанного на язык Кили, что будто нарочно злит его. Но скорей на себя самого: потому что беспомощен. Злость заставляет прокусывать губы до крови, и тянуть цепи так, что они впиваются в запястья острыми ножами.

Второй удар оказался намного болезненней, но Кили сумел удержать крик, только скрипнул зубами, сжимая их. Ненадолго он утртил способность воспринимать мир. Только на пару мгновений, но их хватило, что бы, открыв глаза, увидеть, что дядя подошел к старшему, покачивая кнутом. в первый момент юноша испугался, что сейчас достанется и брату, но потом услышал голос Торина и понял, что и правда достанется, только по-другому. Словами, что сейчас были для Фили тяжелее ударов. Кили дернулся, вполне осознавая бесполезность этого движения, только потревожившего спину, уже начинавшую болеть. Теперь младий понимал, почему наказывают кнутом. Помимо первой боли от удара, раны, даже если они были не до крови, приносили массу неприятных ощущений. "А ведь он тебя жалеет" - мелькнуло в голове - "он даже не в пол-силы бьет." - "Конечно, жалеет. Дядя не сделает нам ничего плохого." - Последняя мысль отдавала безграничной уверенностью. Да, будет больно, обоим, точнее, всем троим, но по-разному.
Если угроза для самого себя вызвала в ответ желание ударить, то угроза брату заставила судорожно искать способ отвлечь. "Не заставляй его, Торин..."
- Нет, дядя... - Почти умоляющие интонации. - Ты же знаешь, что это я виноват. Пожалуйста, не наказывай Фили. Прошу тебя.

Торин рычаще вздыхает и придвигается еще ближе, оставляя считанные миллиметры между собой и племянником.
- Мальчишка, ты забываешься. Я давал вам слишком много свободы, был вам слишком часто дядей, чем королем, а иногда и старался заменить вам отца, но вы с братом забываетесь. Я - Король, а вы все еще мои подданные, и не тебе решать, что мне делать с тобой за твое непослушание. Вы с братом слишком долго испытывали меня на прочность и именно поэтому вы здесь, а не потому что ты что-то не понял из того, что я тебе говорил. Тебе язык оторвало или не хватает собственного ума дойти до того, чтоб спросить меня, если тебе что-то непонятно? Или я тебе когда-то запрещали задавать вопросы? Я тебя избегал или ты не мог найти Двалина, ели что-то в моих словах, советах или приказах показалось нелогичным или непонятным? Мне кажется, что вы просто забылись, что вы все еще считаете, что раз уж выжили в Битве и пережили Смога, то вы герои и любая ваша выходка сойдет вам с рук.
Его глаза были на уровне глаз Фили и он видел упрямство в чистом виде там. Мальчишка был на удивление похож на всех: и на дядю, и на мать, и на деда. И даже на того дядю, которого он никогда и не знал. Упорный, упертый, гордый и несломленный.
Младший сейчас меньше всего их волновал - сейчас шла незримая битва двух характеров. Давно Торин не чувствовал себя настолько разъяренным и настолько обиженным - вся его забота, все его старания дать мальчишкам достойное и хорошее детство оказались напрасными, ведь они не знали другой жизни. Фактически, Фили в лицо сказал, что Торин не сумел их воспитать и лишь он в этом виноват. Да, король понимал, что он слишком сильно опекал их, вспоминая как ему нелегко приходилось в детстве, но... как он посмел в открытую сказать это, обвинив своего короля в том, что тот недостаточно ясно все рассказал, что вырастил их не так, как надо было! Это еще сильнее ударило по гордости Торина, по всему его существу, чем тот факт, что даже родной племянник отказывается ему подчиняться.
- Ты даже представить себе не можешь, сколько шансов я вам с братом давал. Сколько раз Двалин упрекал меня в том, что я вас слишком опекаю, что я слишком аккуратен с вами и спускаю вам с рук выходки и подколки. Ты просто не знаешь, что было бы с тобой и братом, будь на моем месте Траин или Трор. Они б с вас шкуру стащили за малейшую провинность, ведь вы - королевская семья и вам не положено себя так вести. Ты просто не осознаешь цены своего счастья, мальчишка. Ты и твой брат - вы вдвоем никогда и о чем не задумывались, вам все доставалось самым легким путем и ты даже не желал обдумать и понять мои приказы.
Сжав покрепче кнут в ладони, Торин едва подавил желание устроить старшему такую трепку, что тот потом долго еще будет ждать полного выздоровления. Торин мог запросто двоим этим мальчишкам показать весь свой характер, заставить задуматься о том, что им просто везло до этого не нарваться на короля в плохом настроении. Но нет, никто из них не может пострадать от его руки, он себе никогда не простит такого, хотя и они заслужили все это своим поведением. Последнее дело - срываться на младших, когда они просто друг друга не поняли.

Лицо дяди так близко, что Фили хочется продавить спиной стену, лишь бы отодвинуться. Но он не отводит взгляда, как это не сложно. «Это хорошо, что он злится на меня. Это значит, что ему сейчас не до Кили...» − успокаивает старший сбитое дыхание. Ему слышится в словах Торина почти рык, а в глазах чудится невиданное ранее пламя. Впрочем, во взгляде самого Фили – квинтэссенция упрямства.
− Забываюсь? Да, пожалуй... – цедит он сквозь зубы, стараясь не выдать, как колотиться сердце, и как хочется свести все в шутку или страдальчески изогнуть брови и жалобно проныть: «Дядя, у меня болят запястья... Давай прекратим это», но Фили прищуривается, − Прости, пока мы не отвоевали Эребор, я, честно говоря, не особенно задумывался о политике. И не задавал вопросов. Мне это было не нужно. Или может дело не в этом? – до Фили выгибает бровь именно сейчас полностью доходит смысл последних слов Торина, − а в том, что ты воспитывал нас не так, как воспитывали тебя. Думаешь пришло время? И кого же там, − он кивает на стол, где находится брат, − раскладывал наш дед в дни твоего детства? Фрерина? – память услужиливо подсказывает имя ни разу не виденного дяди, − А ты стоял тут и смотрел? Ты, наверное, был не самым послушным ребенком или может его избивали для проформы каждую неделю в какой-то определённый день? – Фили с ужасом понимает, что надо бы остановиться, что он и так уже слишком далеко зашел, но он зол и его несет, − раз он даже до моего рождения не дожил?! Прости, дядя, но это не мне повезло. А им. Потому что если бы меня так воспитывали отец и дед, то одно из двух: я либо превратился бы в тряпку без их слова не смеющего и шага ступить, либо нашел бы способ защитить брата. Сам знаешь, как это бывает: король умер... – Фили усмехнулся, − ... да здравствует король...
«Сейчас мне, наверное, что-нибудь сломают...» - думает он почти отстраненно, вглядываясь в лицо Торина. «Но ты не тряпка, дядя. А значит, в тебе куда больше ярости, чем может показать на первый взгляд. Либо я просто слабее... Но я бы не позволил систематически наказывать за мои проступки младшего брата.»

Кили испуганно, не веряще, смотрит на то, как Торин повторно прикладывает его брата о стену, слышит его злой голос, видит, как Фили связыают, укладывая рядом, но жестче, чем его. И это все... "Нет, только не ты... Дядя, ты не можешь. Нет, только не ты..." Мысли мечутся по кругу. Только теперь ему становиться действительно страшно. Пожалуй, впервые в жизни его настигает такой страх. Не только потерять брата, но и лишиться, разом, в одночасье, дяди, который заменил им обоим отца, которого он уважал и любил больше всех в мире, кроме, разве что, брата.
- Нет, дядя, нет, прошу тебя. - Он забывает о гордости, о спокойстивии, о шутливости, сейчас он видит только брата, хрипящего, задыхающегося в петле из плети. - Умоляю, дядя, не трогай Фили. Только не его. Прошу тебя. - Он шепчет, а в голове вспыхивают обравки диалога. "Значит, вот как на самом деле воспитывают наследников... Тогда я не желаю принадлежать этой семье." - Кили сам испугался этой мысли, крамольной, кощунственной. - "но, если быть наследником рода Дурина означает, что брата будут ТАК наказывать за каждую провинность.. я не желаю этого. Я не хочу, что бы его ломали. Мое солнце. Моя радость. Моя душа. Мое сердце. Только не его. Не трогай его, Торин. Дядя. Ты не можешь. Ты не можешь причинить нам зло. Я не верю в это. Я не хочу верить. Ты не поступишь так, как поступал с тобой твой отец. Ты - не он. Ты - другой. Я же знаю. Я знаю, что ты нас любишь. А мы любим тебя. Умоляю, дядя. Умоляю." И тут сознание возвращается к последней фразе дяди. "Любимого младшего брата? А что если... если не только мы с Фили?.. Вот только ты потерял его... А Фили меня - нет. И я не позволю ему страдать."
- И теперь ты обвиняешь Фили в том, что я до сих пор жив? Что он, в отличии от тебя, не потерял брата? - Горькие слова вырываются до того, как Кили успевает закрыть рот.

варнинг: слэш, нонкон, кривой стиль. ребят, простите, но вы сами дали согласие.

Последние фразы будто по голове бьют молотом. Он чувствует, как окончательно теряет контроль, будто он - уже не он, а кто-то другой. Тот, кто не знает ни жалости, ни приличий. Тот, кто не слышит доводов разума.
Он издает хриплый, утробный рык, будто зверь какой-то. Где-то там, внутри, Торин беснуется, требуя взять себя под контроль, переходя на крик, что он не зверь, он не может так с ними, он не посмеет, он должен уйти, дав старшему свободу и возможность вытащить младшего из цепей. Но все это - лишь внутри него. А тело делает то, что он никогда себе и не мог представить.
Ослабляет петлю на шее старшего, давая тому глотнуть побольше воздуха, чтоб тот не отключался.
- Нет уж, оставайся тут, с младшеньким и со мной, раз уж нарррвался, - хриплый рык вырывается вместе со смешком, таким же горловым и утробным.
Одна ладонь уже вовсю распутывает старшему брюки, не желая дергать и отвлекаться на то, чтобы сорвать с него. "Времени у нас предостаточно, ведь так? Никто не по тревожит нас, никто не посмеет."
Внутри разум беснуется криками "да как ты смеешь?!", но ему все равно, что-то темное затмевает все, будто его накрыло чем-то. Весь мир где-то там за дверью, но он не чувствует его, все его ощущения направлены только на Фили. На то, что мальчишка заслужил своими стараниями: такую же боль, обиду и унижения. Если уж он посмел все эти чувства вызвать в короле.
Расправившись с завязками и дернув вниз ткань, он дотягивается ладонью до стола, укладывая ладонь на одну из луж, которые остались на камне после той импровизации душа для младшего. Он не слышит ничего и никого, только видит напряженную шею старшего, его плечи. Он чувствует то, что тот напряжен, будто сейчас решается их судьба: жить или умереть. "Ну уж нет, радость моя, будешь жить. Жить с осознанием произошедшего, с пониманием того, что ты сам нарвался, с ощущениями, которые ты тут пережил. И воспоминаниями, которые тебе не будут давать покоя."
Он ведет влажную ладонь вниз, туда где нет уже ткани брюк. Ему приходится немного отодвинуться, вновь едва натянуть кнут, чтоб ослабить внимание старшего. Он не жалеет Фили, не желает тому устраивать полноценную подготовку: в какой-то момент резко входит в его тело двумя пальцами, делая не столь ему приятно, сколько не желая, чтоб он не мог потом совсем ходить. Нет уж, пускай помучается ощущениями, пускай ему будет мучительно стыдно, когда ноги едва-едва держат, когда из-за стыда не можешь сказать, почему тебя не было на завтраке или же где ты отсутствовал, когда была тренировка.
Внутри Торин в ужасе молчит, не зная, как себя самого образумить. Он никогда и ни за что не смел о таком подумать, он и не знал, что мог такое совершить. Но то, что руководит его рукой, его телом, плевать хотело на все это. Ему хорошо, оно рычит, вдыхая воздух, утробно смеется низким, нереальным смехом, шепчет что, прижимаясь к спине старшего, но не позволяя себе приближаться к голове Фили лицом: он не мог сейчас допустить позорной ошибки и получить удар затылком в нос, на миг теряя сознание. Тот самый миг, который мог бы решить частично судьбу младших. Но он не допускает ошибки, не дает то чувство, что должно хранить его в бою, та паранойя и умение замечать детали, прогнозировать следующий шаг.
Решив, что хватит со старшего и этой заботы, Торин убирает от него руку, вновь укладывая ладонь на стол, проводя по нему и собирал влагу - теперь для себя. Травмировать старшего в пределах разумного (в его представлении, конечно) - можно, но себя - невозможно.
С собственными одеждами все было намного быстрее, хотя и оставались пятна от воды. Но ничего, высохнет, не пройдет и получаса: ткань легкая.
- Только ты виноват в этом, только твоя дерзость довела нас до такого исхода, мальчишка, - Торин никогда себе не позволял так обращаться ранее к племянникам, но он - не он сейчас и тому, кто это говорит - плевать на все.
Он проводит по себе влажной ладонью, даже не сбиваясь в дыхании. Его возраст давал ему преимущество - выносливость. В бою это было решающим, но чем сейчас - не бой? И он выигрывал, определенно, был победителем этого сражения.
Всего один рывок, одно движение: ни плавное, ни резкое, ни быстрое, ни медленное. Всего один рывок, чтоб отделить то, что можно, от того, что нельзя. Всего одно движение, чтоб сломать окончательно все, что ранее Торин возводил в себе запретами и обязанностями, воспитанием и требованиями. Он слышит хриплый скулежь старшего, ему больно и эта боль все же сильнее его, он не сдерживает ее и это еще сильнее распаляет короля: ему хорошо, ему приятно слышать такие звуки. Мутное сознание становится черным, захваченное желанием наказать и унизить, опаляющей и темной страстью, тугим комком желания и чего-то неимоверно приятного из-за того звука, что издал Фили.
Ему хорошо и он будет держаться за это хорошо до самого конца.

Петля на шее ослабляется. Фили жадно ловит воздух, пользуется моментом, дышит. Тьма перед глазами отступает, он даже почти может улыбнуться брату. Но вместе со зрением возвращаются и ощущения. «Что за...» в первый момент он не верит собственному телу. Зачем дяде стягивать с него штаны. «Ты решил меня отшлепать как в детстве?! Эй, я уже из этого вырос...»
Штаны спущены, и Фили чувствует себя на редкость не уютно. Он напрягается. Сглатывает, краем глаза видя, как пальцы дяди купаются в одной из луж на столе. Встречается взглядом с братом и видит в нем тень собственной догадки. «Нет, он так не поступит. Не со мной. Я же его племянник... Просто мы с тобой испорченные дети, вот больше ничего в голову и не приходит...»
Петля на шее снова дергается стягиваясь. Дыхание сбивается. «Все будет хо...»
Фили задыхается, вскрикивает, чувствуя как в него сразу и резко проникают два пальца. Он знает это ощущение, но сейчас... сейчас его хотят унизить, втоптать в грязь, заставить кричать от боли. И будь это враг, он бы сжал зубы, дернулся бы, душа сам себя – лишь бы вырваться. Но это не враг. «За что? Дядя?! За что?!»
Собственные слова тут же всплывают в его памяти «Я бы нашел способ защитить брата, я не стал бы смотреть как ты».
Он стискивает зубы. Пальцы двигаются в нем, дядя прижимается к спине что-то шепча. А Фили слышит только одно: «Ты и себя-то защитить не можешь, ничтожество.»
Он встречается взглядом с братом. «Зачем?! Зачем ты ему показываешь?! Не надо, прошу, умоляю...» Но из передавленного горла не вырывается ничего кроме жалобного полустона-полувздоха.
Рука дяди отстраняется, снова елозит по столу.
− Не надо, пожалуйста... – едва слышно, одними губами. «Я все понял.» Но как и сам он не мог остановится, упрямо расковыривая словами дядины раны, так и Торин не останавливается на достигнутом. Фили слышит, как шуршит ткань стягиваемых штанов. Дергает связанными запястьями: бессмысленно.
Дядя говорит, его голос пугает теми, интонациями,что в нем звучит. Фили не разу не слышал у него таких интонаций «Я виноват, я вытащил из тебя это... я не знал, привык к безнаказанности.» Что-то внутри шепчет, что наказание слишком жестоко. Но Фили знает, что может быть хуже. И только одно кажется ему чудовищным – брат все видит. Брат не должен видеть. «Закрой глаза, отвернись, заткни уши. Прошу тебя, только не смотри.»
Вскрик Фили, когда дядя входит в него одним рывком, с характерным шлепком, больше похож на жалобный скулеж, в который передавленное горло добавляет хрипоты.
Старший видит ужас в глазах брата, и стискивает зубы. Только не кричать. Надо расслабиться, но Фили понимает, что не может. Не может позволить себе обвиснуть в этих руках. Больно и унизительно. Но самое страшно вовсе не это: а глаза Кили.
И каждое движение чужой набухшей плоти внутри него отзывается сдавленным вскриком. Но он их почти не слышит, потому что кричит брат. Крик полный гнева и ненависти ввинчивается в уши. И Фили находит в себе достаточно упрямства, что бы потянуться к нему, дернуться на встречу.
− Не важно, − шепчет он, − Не важно. Это кончится. А я останусь твоим, не смотря ни на что, − бездумно, едва слышно. «Я сам виноват, я выпустил это.»

Кили слышит, как его успокаивает брат, но это не важно. Пожауй, впервые слова брата не имеют значения. Закончится? Конечно, рано или поздно это закончится. Вот только хорошо уже не будет. Потому что он никогда не забудет. И не простит. Торин мог делать что угодно, с ним, да и, что уж таить, с братом, мог придумать любое наказание, и Кили его понял бы. Конечно, обиделся бы сначала, но потом простил бы. Все. Кроме того, что происходило сейчас. Нельзя, непозволительно, кощунственно так обращаться с Фили. Насмешливым, заботливым, умеющим становиться серьезным в одно мгновение, а в другое уже вовсю шутить. С солнечным зайчиком, таким же неуловимо-легким.
- Нет, ты не можешь. Не трогай его, прошу. Умоляю. Не трогай его. - Слова, монотонные, будто в забытии. С новым стоном брата злость куда-то испарилась, вытесненная страхом. Первобытным страхом, почти ужасом. Но не за себя, а за того, кто намного дороже себя. За единственного, самого дорого гнома. - Дядя... - в голосе прорезалась мольба. Кили готов был унижаться, как угодно, сколько угодно, только бы Торин прекратил. И отчаянно отмахивался от противного голоса в голове, нашептываюшего что сейчас - это уже не их дядя. И что мольбы не помогут. Ничего не поможет. Все бесполезно. Но юноша старается не обращать на него внимание, только шепчет, без остановки, срываясь. - Отпусти Фили. Не трогай его. Прошу. Отпусти брата. Не трогай его. - Не осталось места даже ревности, потому что сейчас Кили готов был отдать все. Кому угодно. Готов был даже навсегда потерять брата. Если только это могло остановить Торина, заставить его прекратить. Все, что угодно, лишь бы брат не страдал...

Мольбы младшего заставляют его ослабить петлю на шее Фили. Надо всего лишь надавить на его загривок, захватывая его волосы, сжимая пальцы в эти гриве. Король заставляет его нагнуться, буквально приближает его лицо к лицу Кили, показывая его брату то, до чего они достучались. Что они получили за все.
- Не трогать, говоррришь? Отпустить? За какие заслуги? - он хрипло вздыхает, набирая полную грудь воздуха, будто загнанный зверь. Младший его смешит и в то же время будит вновь ту обиду: ведь когда-то совсем недавно он пытался им объяснить, донести до них нужную мысль лишь словами, но они не слышали его, не хотели слышать. Теперь же пускай получают расплату.
Именно в этот момент Фили вспоминает о своей гордости, рассказывая о том, что он не вещь. Это забавляет короля, вырывая из горла новую порцию смеха.
- Он прав, малыш. Теперь уже тебя никто не услышит, - король заставляет Фили лечь грудью на стол, едва ли не дотрагиваясь кончиком носа младшего.
- Смотри на него. Смотри и наслаждайся, - непонятно кому он это говорит, но ему нравится чувствовать власть над ними, над каждым из братьев, ощущать, что он может вертеть ими так, как он хочет.
Он не отпускает волосы на затылке старшего, заставляя выгибаться, едва ли не запрокидывать голову. Он видел напряженную линию плеч, сведенные вместе лопатки, он чувствовал как у того едва ли не подгибались колени.
- Ты хотел, чтобы я не трогал младшего? Ты нашел способ, как его защитить, да? Будешь каждый раз стелиться за все его провинности, так? Или мне для проформы в определенный день недели устраивать такие встречи? - он замедляет свои движения, позволяя и себе старшему хоть немного отдохнуть. Он позволяет Фили насладиться сполна той ситуацией, которую он вызвал своими словами.
Король чувствовал, что надо держать себя в руках. И хотя он уже давно перешел ту самую черту, он собирался воспользоваться ситуацией по максимуму: вложить в эти головы, если не добровольное повиновение, то страх перед наказанием за непослушание.
Он наклоняется к старшему, целуя того нежно в макушку, убирая ладонь от его волос и дотрагиваясь свободными пальцами до его щеки. Делая акцент на всем, что было до этого момента, и что творится сейчас.
- Ну, как тебе идея? Или ты хочешь побывать и в моей шкуре? Самому потом зашивать иглой скулящему брату спину, по кускам? Хочешь я покажу то, что с вами могли сделать за всего лишь единую шалость? Хочешь почувствовать все то, что я держал в себе, чтоб быть достойным их трона? То, что никогда бы вас не затронуло, если бы ты держал свой язык за зубами и научился молчать, а, Фили? Или ты лично меня убьешь, чтоб к власти пришел новый король? Чтоб мой народ видел тебя на том троне? Или по твоему я тряпкой стал? Скажи мне, ведь я не убивал своего отца. Скажи-скажи-скажи, черрррт тебя подери! - он сорвался на рычащий крик, но в мгновение ока вновь ухмыльнулся тем оскалом, переводя взгляд с одного племянника на другого. Затем продолжил неспешно, пока еще, двигать бедрами, даже не стараясь вновь срываться на тот нещадный ритм, который был до этого. Не время еще.