Congratulations! You survived the war.
Now live with the trauma. ©

Каждая ночь была такой обыденной.
Каждая ночь была такой непохожей на предыдущую.
Снилась бы ему война, сложись все иначе? Горы трупов, зачистки, покореженные, словно пережеванные города Старого Света и такие светлые, такие свободные, такие обыденные, мирные города Соединенных Штатов? Огонь, крики и смерть, запах пропаленной плоти, из-за которого еще долгое время выворачивало бы от барбекю? Была ли та война чем-то столь запоминающимся, как то, что произошло после? Та война, про которую никто не писал в газетах и книгах, та война, в которой он был Солдатом, и был он – один против всего мира? Где тело с множеством голов указывало на неугодных и в долю секунды на отрезке времени прошлого столетия нужная фигурка исчезала с шахматной доски мировой политики?
Барнс не знал ответа на этот вопрос.
Был ли он Баки до войны? Тем непоседливым мальчишкой, любителем девушек, вертихвостом, до отчаянного верным лишь Стиву? Был ли он сержантом Джеймсом Барнсом из 107 пехотной, ушедшим на войну, в которой он не особо желал играть, последовавшим лишь потому, что так надо было, чтобы Стив был в безопасности? Был ли он сержантом Джеймсом Барнсом, что сопровождал славного парня Капитана Америку, живого символа их страны, что маячил перед ними словно флаг со звездами-штатами? Или был он Зимним Солдатом, бездушным убийцей, орудием, которого использовали в случаях, когда требовался гарантированный результат в кратчайшие сроки, а после прятался в самую глубь Сибири? Чем он был сейчас? Кем он был сейчас?
Барнс не знал ответа на этот вопрос.
Все, что он знал, - это кошмары каждую ночь. Они плотно оплетали его, окутывали каждый вечер после изнуряющих тренировок. Его сознание, в отличие от руки, нельзя было откалибровать. Нельзя было просто вновь использовать зачистку и убрать ненужные данные, словно стереть с жесткого диска уже никому не нужный файл. Но Барнс держался. Он принимал эти воспоминания, приукрашенные уставшим разумом после такой «бомбардировки», как часть себя, как часть той истории, которая была, которую уже не изменить. Наутро, просыпаясь разбитым донельзя, шел в душ, медленно приходя в себя, опираясь предплечьем о теплую плитку, подставляя загривок под воду, словно медитировал. Затем шел завтракать. Затем – тренировки. Новая рука, подарок от короля Ваканды, Черной Пантеры, требовала внимания. Да и сам Баки, положа руку на сердце, был готов признать, что это – нечто намного большее, чем просто железная рука, которой его снабдили в период войны. Ею было приятно пользоваться. Она была… она была.
И во всем этом словно было что-то лекарственное. Все эти размеренные дни и ночи, такие похожие, такие одинаковые, успокаивали. Режим, который он выстроил, был обыденным и таким, словно жизнь продолжалась. Была обычная война, с которой он вернулся, и теперь устраивал все так, словно не было семидесяти лет прозябания в Советах. Не было всех убийств, не было ровным счетом ни-че-го.
Во всем этом его сопровождал Стив.
О, Стив был незаменим. Они словно поменялись ролями. Когда-то, еще до войны, Баки носился с ним. Покупал лекарства, обогревал почти бестелесное создание, в котором самое теплое и яркое было – это душа, которая, казалось, просвечивала сквозь тонкую кожу.
Теперь же Стив, тот самый Стив, опекал его. Обсуждал. Общался. Выковыривал его из мыслей, словно из той ракушки, каждый раз вытягивая обратно Солдата-Баки в этот мир. Была ли это часть терапии, которую должен пройти каждый ветеран? Кто его знал. Баки относился весьма скептично ко всем похожим действиям. Он верил лишь во что-то реальное, что можно было пощупать. В его случае болтовня казалось бессмысленной. Какой прок от звучания голоса, от слов, что он все помнит, если это не повернет время вспять?
Но с каждым разом отпускать себе эти убийства и миссии было легче. С каждым днем, проведенным под солнцем Ваканды, в тренировках и болтовне со Стивом, было легче принять новый мир и нового себя.
Так и выстраивалась новая личность. На шатком фундаменте, но с латками, благодаря их общим усилиям и медикам Ваканды, рос и креп новый Баки Барнс, новый Джеймс, симбиоз всех тех, кем он был доселе, и кем мог бы стать, не будь того падения в никуда, в холод и смерть.
Сегодня, увы, утро не заладилось. Виски сдавило плотным, колючим обручем боли. Тренировка не принесла ни удовольствия, ни приятной тяжести в натруженных мышцах. Внимание уплывало. Пришлось признать, что даже улучшенное тело иногда реагировало на банальную смену погоды, и давало сбой.
Весь день он провалялся в тишине и покое, не потревоженный никем. Слышал в полудреме лишь как заглядывал Стив, но не отреагировал, лишь отметил знакомые шаги.
Под вечер стало хуже, но он нырнул глубже в сон, иногда лишь отмечая, что голова раскалывается, но сил не было даже на то, чтобы встать и выпить наконец чертову таблетку ибупрофена. Таблетки он старался вообще не трогать, не потому что гордость или организм такой. А по старой памяти, что их мало, денег мало, а Стиву надо.
Ночью, вырвавшись из очередного воспоминания, словно вынырнув, Баки сел на постели, потирая затерпшую шею и виски. Те, на удивление, не отзывались более болью. Наверное, где-то прошла буря, и теперь все пришло на круги своя. Кроме Барнсового настроения. Ранее, воодушевившись своими успехами в «терапии», он чувствовал себя поднесенным, а теперь же словно рухнул с высоты, которую так долго, годами, покорял. Чувствовал себя выжатым.
Пришлось признать, что вновь ему требовалось плечо друга.
Скатившись с постели и натянув майку, Барнс последовал привычным шагом к Стиву. Уже давно он так ночью не проскальзывал к нему в комнату, давно уже не требовалась поддержка сразу же после очередного пробуждения. Но сегодня Баки явно не хватало, чтобы собраться самому.
- Стив? – он аккуратно запер за собой дверь, отмечая, что кэп не спит. Время было, по сути, детским, сам Роджерс по привычке что-то то ли читал с планшета, то ли смотрел, или банально серфил в интернете, все еще пытаясь нагнать почти столетие, которое они оба пропустили.

Каждому воздаст
По делам его,
Слишком много зла
Здесь на одного!
Здесь на одного!
Эхо двух эпох вновь донеслось в голове. Разговоры давно уже умерших людей: людей с улицы, что обсуждали последнюю новинку, что представил Старк («Старк-старший,» - мысленно поправляет себя Барнс); людей с улицы, что обсуждали войну и почти что шутливо ставили ставки на то, когда же она завершалась; людей с отряда, что обсуждали, как бы пробиться до очередного бара, который побыстрее можно было осушить дочиста; людей, что обсуждали, как улучшить рефлексы Солдат; людей, что обсуждали взрыв, произошедший на собрании ООН, забравший с собой жизнь короля Ваканды; людей, что обсуждали побег Капитана с его отрядом из Рафта. Столько отзвуков всех этих лет мешались в нем забавным коктейлем, что мог бы зажечь такой огонь, словно какой-то глупый парнишка бросил в пожухлую, осеннюю листву коктейль Молотова. Странные ощущения окутывали Барнса, заставляя его становиться вкрай молчаливым, совершенно невыносимым для всех. Для всех, кроме Стива. Странно, ведь это Барнс был (есть? Мог бы быть?) всегда болтливым в их дуэте. Он это помнит.
На удивление, помнит он многое. Да, пожалуй, многое. Словно они были историей, давно прошедшей. Двумя объемными главами в книге по мировой истории.
Барнс неуверенно пожимает здоровым плечом, едва заметным движением. В голове была одновременно пустота и какофония из звуков, картинок, коротких фильмов (тех самых, черно-белых, немного рваных, каковые были в их со Стивом времена).
- Совершенно отвратительная. Голова разболелась днем, - Барнс кратко отвечает, обдумывая то, как бы сказать Стиву, что его душа разорвана на куски и он совершенно не знает, понятия не имеет, как их склеить, каким таким чудодейственным средством смазать все края и скрепить их вместе так, чтобы больше они не болели и не выводили из строя. И хотя это вполне нормально (он читал книги и статьи в интернете!) – переживать такое спустя время, умные люди называли это ПТСР. Барнс называл это просто – «разброд и шатания в рядах армии». Это было одновременно до дикого забавно и грустно одновременно. Барнс чувствовал себя человеком-парадоксом.
Баки устраивается рядом со старым другом, сцепляя пальцы в замке на затылке, запрокидывая голову. Глубоко вздыхает, вслушиваясь в голос Стива, улавливая его смущение, до жути забавное, совершенно неправильное. Они – два реликта, остатки ушедшей эпохи, родившиеся в начале прошлого века, а свои «золотые годы», хе, проживающие в начале нового века. Чему тут смущаться? Не они выбирали это, хотя бы отчасти. Кто же мог предположить, что они оба переживут своих «создателей» и будут с упоением изучать новые технологии, о которых даже в фильмах их времени не могли показать? Кто бы мог подумать о том, что они станут героями, злодеями, спасителями и убийцами, знаменем и ужасом, легендой и слухом?
- И что сегодня изучаешь? – Барнс по привычке пытается скрыть свое собственное смущение, хотя понимает, что это глупо. Стив прав в своей открытости, какой-то юношеской наивности, которую он пронес сквозь долгие годы. Это кажется самому Баки верным решением. Намного более правильным, чем тотальный «железный занавес» его собственных эмоций и ощущений. Стив открыт для него, Баки же почему-то старается скрыть от своего друга свое состояние. Наверно, бездарно, неумело, потому что со Стивом он был не убийцей, не Зимним, не… Со Стивом он был другом. И тут наступал еще один парадокс: хотелось одновременно вновь оголить те осколки, которые резались внутри, и скрыть их, чтобы Стив не поранился. Правда всегда оказывалась болезненной для всех. Для Старка, который потерял своих родителей благодаря безукоризненному выполнению задания Зимним. Для Мстителей, которые разделились. Для Стива, который отчасти разделил Мстителей из-за Барнса. Для мира. Для всех. Даже для Баки. Стоило ли вновь заводить один и тот же разговор, зная, что он принесет лишь горечь для обоих? Сам Барнс иногда ловил себя на мысли, что он до помутнения боится того, что Стив вскоре поймет один невыносимо отдающий пустотой факт: Барнса не вытащить из того, во что он вляпался. Не дотянутся, как тогда, рукой и поймать  в последний момент перед падением в пропасть.  Не вытащить из алого болота, полного костей. У Барнса было свое собственное кладбище с призраками, которое не отпускало, затягивало все глубже и глубже в свои недра. Его собственное озеро Коцит с застывшими грешниками.
Поэтому он вновь и вновь становился человеком-парадоксом: Баки был открыт для всего нового, но закрывал свое собственное прошлое. Не в силах его забыть, не в силах его скрыть он лишь пытался его закрыть вновь и вновь, выстраивая в голове идеальный подземный бункер, где хранились блокноты с историями, фотографии и уже цифровые картинки, целые видео с камер. Только одно было трудно учесть: его прошлое – это его прошлое, фундамент для нынешней жизни.
А Стивен был рядом, пытаясь вытащить все наружу. Знал ли он, что это будет болезненно для них обоих? Скорее всего, да.
Баки вздохнул.
- Меня одолевают чертовы парадоксы, Стив.