Можно было бы долго продолжать провоцировать Аарона, но Оушен знала границу, которую не следует преступать. Вот и сейчас вместо того, чтобы бросить еще какую-нибудь колкость, она просто отступила, проследила взглядом, как этот чертов волк удаляется в сторону ванной комнаты. Это было его первым полнолунием, уже из-за этого она удержала себя от дополнительных комментариев.
По звуку определив, что ненавистный Аарон добрался до места, Оушен двинулась в сторону кухни. Поларис еще спал, поэтому можно было не заморачиваться с готовкой. По сути, это и не входило в ее обязанности, но ради мелкого можно было потерпеть. Сама Оушен утро предпочитала начинать с пробежек и чашкой чая перед выходом. Поэтому чайник, наполненный водой, отправился на плиту. Простые действия, раннее утро, звук закипающей воды — это могло сойти за обычное утро обычных людей, если бы не было иллюзией.
— Хочу пробежаться. А потом — как пойдет, — ей не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что это Струпьяр. — Холодильник пустой, — немного погодя добавила она, мягко намекая, что неплохо было бы купить еды.
Привычные действия: повернуть ручку на плите, выключая газ, бросить чайный пакетик в чашку и тут же залить его кипятком. Оушен уже столько раз начинала утро именно с этого, что даже не задумывалась, что именно делает и как. Но в привычную картину мира не вписывалась одна вещь — Аарон. На кухне. Это вынудило волчицу напрячься. Она даже не повернулась, что посмотреть на него:
— Готовь сам, — ровно произнесла она, отжимая чайный пакетик и выбрасывая его в мусорное ведро. Это утро было иным, и, откровенно говоря, ей следовало начинать привыкать к присутствию Уэста в доме и стае.
— Или жди, пока я соображу, что можно сделать из того, что у нас имеется, — Оушен наконец-то развернулась к Струпьяру и Аарону, и, сделав пару шагов к окну, уселась на широкий подоконник, подхватывая обеими руками кружку. Горячий чай — то, что нужно, чтобы наконец-то начать соображать. Неплохо было бы еще и пробежаться, заткнув уши наушниками с музыкой, но приходилось довольствоваться малым.
Скрестив ноги, она внимательно следила за тем, что будет делать этот я-тут-альфа-Уэст. Нет, пока она не выпьет свой утренний чай, никакой готовки не будет. Ну, разве что мелкий проснется и тоже выйдет на кухню.

Слова «готовь» и «сам» отчаянно не вязались в голове Аарона в одном предложении. Особенно, если это самое предложение касалось его напрямую. Он? Готовить? Вот уж не в этой жизни. Аарон ведь был мужчиной, а значит его задачей было съесть то, что на тарелке, предварительно принеся что-то из ингредиентов для того, чтобы эту тарелку наполнили. Но вот готовить что-либо? Они с Оушен явно плохо знали друг друга. Окончательно добило его осаждение со стороны Струпьяра.
"Что не начинать? Распределение обязанностей в этом дурдоме?"
Поведя плечом, Аарон уже склонялся к мысли о побеге из кухни и отжимании у спящего Полариса запасов гадко пахнущих чипсов и орешков, когда поступил более приятный вариант развития событий.
Кивнув в ответ Айер, будто бы она должна была только и ждать его одобрения, Уэст принялся шарить по шкафчикам, чтобы понять, какая из трав так недурно пахла. Спрашивать у Оушен, что за хрень она заваривает и не делится было ниже его достоинства.
Правда, поиски пришлось прекратить со следующим вопросом Струпьяра.
- А почему я?! – обиженно возопил мужчина. Это ведь он только что пережил первое в своей жизни полнолуние. У него всё адски болело, неужели не понятно, что сегодня он не лучший носильщик?
И всё же раздражённо заскрипев зубами, Аарон понял, что всё равно пойдёт. Хотя бы потому, что тогда будет шанс урвать в общую корзину то, что любит именно он, а не закажет Оушен. Например, побольше говядины и желательно выложив перед этим всю свинину. И овощей, чёртовой зелени как можно меньше.
При мысли о мясе рот наполнился слюной. Сглотнув, Аарон молчаливой горой мышц вышел их кухни, чтобы захватить из комнаты свитер. Ему всё ещё казалось, что он мёрзнет с того момента, как вновь сменил волчью шкуру на человеческую кожу.
- А куда мы пойдём? – проорал Уэсти из недр дома, судорожно соображая, куда эмигрировал его левый носок, связанный ещё мамой на последнюю Хануку.

Название: CRIME SCENE DO NOT CROSS
Персонажи: Maurice Förstner, Dragomir Förstner-Milosh-Eyry
Время: 8 мая 2001 год, от 22:00 и дальше
Место: спальный район маггловского Лондона, кварталы таунхаусов.
Общий сюжет: кровь, кишки, мясо... Словом, идеальное свидание.

Миреку откровенно надоедала обыденность. Дом-работа-дом, дом-работа-дом-Мора, дом-работа-дом-в-Польше. Выходные проходили более насыщенными, но сам факт, что жизнь начиналась в пятницу вечером, огорчал. Хотелось чего-то необычного, но не слишком обременяющего.
Например, да-да, прогулка.
Они с Мором прекрасно могли проводить время даже в таких незамысловатых вещах как прогулка по вечернему Лондому. Было достаточно тепло и уютно, хотя и душновато, словно они решили попариться в ванной. А оказалось, что просто собирался дождь. Переждать его не составило труда – им с Мором не занимать фантазии. В какой-то момент они просто скрылись в чужом гараже, пропахлись запахами друг друга, жидкостью для стекол, смазкой и пылью. Время там текло невообразимо быстро и медленно, словно часы мироздания в какой-то момент решили сыграть с ними в шуточную игру, то убыстряясь, то останавливаясь, давая возможность насладиться друг другом.
А потом дождь кончился и они, словно нашкодившие дети (ну так почти все и было!), выбежали на улицу. Мирек, со смехом, спуская с себя вид очень важного аврора при деле, стал вновь обычным подростком, прыгая с лужи на лужу, не замечая, как вода попадает на джинсы. А какая разница? Весна ведь! Весной можно все – стать на пару минут ребенком, стать влюбленным человеком, ведя за руку своего возлюбленного, болтать о чем взбредет в голову, делать, что хочешь…
В глаза ударил свет, мигалки на забавных полицейских машинках (совершенно не таких, о которых мечтал сам Драго в свой личный будущий автопарк) давили на психику и раздражали почти что оголенные нервы после Мора и их вынужденной остановки в гараже. Что-то там, за всеми этими огнями, за этими нервными людьми, за носилками, за всеми этими ограждающими лентами, притягивало Драго. Словно какое-то внутреннее чутье включилось и требовало – «иди туда, Мирек, иди и узнай, что там!».
- Мор? – Драго мягко подергал немца за ладонь, привлекая его внимание от этой картины, - Давай подойдем поближе? Или лучше за эти ленты! Мне интересно, что там, а отсюда не видно. Черт, если бы они не поставили столько этих машин и можно было подойти поближе!
Он не знал, как объяснить, но что-то говорило поляку – там было что-то по их части. Не только маггловское. Обычные маггловские происшествия, даже с летальным исходом, никогда не интересовали Мирека – в его мире хватало смертей и без не-магических, но вот этот случай его чем-то заинтересовал.

- Паркер и Бэрроу, значит? – Драго приподнял бровь, оглядывая идентичные (за исключением фото и надписей внутри) корочки. Свое преображение он пережил спокойно и даже пофигистично, а вот новые документы привлекли очень много внимания. А чего удивляться новой одежде? Мор частенько перехватывал его после работы, помятого, будто аврорат буквально выплюнул его из себя, чтобы одним взмахом палочки преобразовать в идеального спутника на какой-нибудь очень важный прием.
Сначала он, конечно, хотел с пошловатой улыбкой сказать, что вообще-то они только недавно закончили и не обязательно тащить его в переулок, «хотя ла-адно, Мор, я не про-отив». А затем его мозг быстро переключился с игривого на деловой настрой, получив достаточно доказательств. Мор тоже собирался вместе с ним проникнуть за ленты, чтобы разузнать, что и как! Как хорошо, что у него свидание с Ферштнером, а не с Долли, например.
- Намного лучше, - Мир приподнял воротник своего бежевого тренчкота, прикрывая загривок, устроил свое удостоверение в кармане, где устроил руки (ну да, водилась такая привычка!), и гордо пошагал к ленте и стоящим там полицейским. Его абсолютно ничего не смущало – ни то, что они, фактически, врали правоохранителям магглов, ни то, что собирались воспользоваться этим и проникнуть на территорию, охваченную лентой, где, наверняка, есть что-то весьма и весьма интересное.
И только ладонь, сжимавшая до этого пальцы Мора, нервно держалась в кулаке – с непривычки, что немца теперь не надо вести. Вот он же – рядом идет. А все равно непривычно.
Ткнув почти в нос нервному полицейскому (Мору повезло больше – на него взирал совершенно сонный и индифферентный ко всему) документы и поднырнув под ленту, Драго очутился там, куда так страстно желал еще пару минут назад попасть.

I know I can’t slow down,
I can’t hold back,
Though you know, I wish I could.
No, there ain’t no rest for the wicked,
Until we close our eyes for good.

Накрахмаленный воротничок твёрдо упирался в шею, и хлопковая сорочка под пиджаком и плащом льнула к спине — Мор чувствовал её кожей. Ему всегда нравилась возможность ощущать такую одежду. Удивительное осознание того, что на нём сейчас пуловер и джинсы, хоть и изменённые магией, дарило какое-то забавное, непонятно чувство обнажённости и беззащитности в первые мгновения. И Мор любил это чувство всей своей детской непосредственностью. Он даже отвлёкся на какое-то мгновение, потерял из вида — из чувств — Мирека, касаясь пальцами рукава тренча, пытаясь найти в хлопковой ткани хоть немного мягкой шерсти. Тщетно.
Вернувшись к реальности, Фёрштнер в два шага догнал Фёрштнера и зашагал рядом, с трудом удерживаясь от смеха. Это серьёзное выражение лица и нервно подрагивающий в желании взять его за руку локоть не вязались ни друг с другом, ни с горячим желанием нырнуть под волчатник. Зато всё это вместе, во всём этом вместе был Драго. Всегда живой, всегда яркий, всегда пылающий. Всегда любимый.
Мор не торопился — он дождался, пока офицер пригласит его сам, с улыбкой окинув взглядом служителя порядка. Если не принимать во внимание обстоятельства встречи, ситуация мало чем отличалась от случайного приёма или любой вечеринки, на которой немцу доводилось бывать. А на вечеринках он чувствовал себя как рыба в воде.
— Офицеры, — лучезарно улыбнулся немец Шелтону и Уильямсу, сразу решив, что с первым разговор пойдёт лучше. Скользнув взглядом по нашивкам с фамилиями и поймав на себе смутное узнавание от Боба, Мор непринуждённо продолжил:
— Офицер Шелтон?.. Я не ошибаюсь?.. Кажется, я не видел вас с тех пор, как ушёл из Скотланд-Ярда, да? Вы же помните меня? Клайд, Клайд Бэр… — он запнулся и рассмеялся, помахав удостоверением и убрав его в карман. — Вы немного отощали, мне кажется. Неужели жена больше не балует вас своим фирменным блюдом? Слушайте, я так рад вас видеть!
Самое главное в светской беседе — не дать собеседнику возможность ответить. Особенно, если не хочешь его слушать. Под неуверенно-радостные извинения офицера Мор бросил взгляд на Драго и улыбка сошла с его лица.
— Простите, офицер Шелтон, — немец прервал его и многозначительно понизил голос. — Сами понимаете… Кто там сегодня?
Последний его вопрос, сопровождённый кивком в сторону сияющего зёва дома, прозвучал так, как будто Мор имел на него право. Как будто, кроме того, он мог бы знать того, о ком спрашивает. Его широкая ладонь ободряюще легла на мягкое плечо Боба, и тот будто стал выше и стройнее под рукой.

Саймон Уильямс был заядлым курильщиком. Он пока не знал, что через несколько лет, придушенный запретом на курение в общественных местах и острой жаждой сигаретного дыма в носу и на языке, он скончается в маленьком печальном хосписе от рака лёгких. Но даже если бы и знал, это вряд ли бы его остановило.
Говорят, расследовать преступления — это призвание. Гордое и вызывающее уважение. Саймон пытался убедить себя в этом очень, очень долго. Но когда число выкуренных за выезд сигарет достигло двух пачек, он понял, что его не спасёт теперь ни работа в наркополиции, ни экономические преступления, ни таможенный контроль. Ночами ему снились кошмары, он поссорился и развёлся с женой, чтобы не подвергать её лишней опасности, а когда хулиганы разбили окно в доме его матери, Саймон сдал значок детектива и перевёлся в патрульные.
Под его ногами валялось уже полдюжины сигаретных окурков, и он, зажимая в уголке губ едва не тлеющий фильтр, разглядывал правительственных агентов из полуопущенных ресниц. Что-то ему не нравилось в них. Особенно в этом, говорливом, упомянувшем Скотланд-Ярд. Уильямс не работал там всего четыре года, а агент Бэрроу не был похож на юнца — они должны были пересекаться, хотя бы мельком, хоть раз, но он его не помнил. А уж такое трепло сложно было бы забыть.
Зато Боб — при всём уважении; Саймон всё-таки ценил Боба — стелился перед агентом, как щенок перед матёрым псом, и это раздражало. Какая-то назойливая и простая мысль ускользала от Саймона. Он выплюнул на асфальт окурок и потянулся за новой сигаретой, вслушиваясь в лепет напарника.
— Конечно, Бэрроу… Конечно, я помню! — «Чёрт, Боб, заткнись.» — Что вы, Салли запекает кролика каждую субботу, правда, теперь уж для меня одного… Не хотите ли…
Что там должен был не хотеть этот Бэрроу, никто из присутствующих не узнал. Господь, видно, наградил его не только умением точить лясы, но и крупицей благоразумия. Или трусости, тут уж как посмотреть. Боб неловко и почти виновато улыбнулся, и Саймон позволил себе усмешку.
— Детектив инспектор Гиллис, — ответил агенту Шелтон.
Детектив инспектор Гиллис был из того сорта людей, которые одновременно вызывали в Уильямсе и восхищение, и уважение, и лютую неприязнь. Возможно, из-за того, что детективу инспектору удалось справиться с тем, что вышвырнуло самого Саймона из Скотланд-Ярда. Он выжидающе переводил бесстрастный взгляд с одной правительственной ищейки на другую, ожидая, как они изменятся в лицах. Гиллис не даст им развернуться без постановлений, как пить дать.

When I'm dreaming, well,
I know I'm gonna dream,
I’m gonna dream about the time when I'm with you.

Его плечи пахли нежностью.
Когда-то очень давно, будто даже в другой жизни, Мору казалось, что эта линия плеча — идеальна. Он думал, что нет ничего красивее этого изгиба спины,  и только на этой пояснице такой мягкий пушок. Он считал, что походка Мирека — самая лёгкая, и осанка вызывающе прекрасная, а эти тонкие и ловкие пальцы пианиста не сравнятся ни с какими другими.
Это было в другой жизни, в другом мире, отделённом от них циклоном, снежными бурями и двухмесячной нормой осадков. Здесь, в тишине и под ясным небом або офо, Мор заново учился дышать и расставлять приоритеты.
Голубые сумерки пролились под стеклянный купол, оттеняя тишину, когда Фёрштнер неслышными кошачьими шагами потревожил тёплые плитки пола. Он оставил горячие полотенца и опустился на колени за спиной Мира, безмятежно устроившегося на краю маленького бассейна. Его плечи пахли нежностью. Его волосы пахли нежностью. Его спина и россыпь родинок между лопатками — всё это, весь он пах нежностью. От удивительного запаха детства и преданности небывало щемило где-то в груди, и немец несдержанно вздохнул, обжигая шею поляка едва слышным признанием.
— Я люблю тебя, Мир.
Его шёпот отразился от прозрачных стен, отделяющих их от зимы, преломился в парной воде, утонул в бескрайней ласке и вернулся к нему мягким эхом.
— Я люблю тебя, Мор.
Чем сильнее густел вокруг них вечер, тем больше толстых зеленоватых свечей зажигалось в воздухе, дополняя заснеженный пейзаж глубоким ароматом сосновой смолы.
Морис поймал ладонями нервные запястья Мирека, прижимая их к бёдрам, не давая дотронуться до себя, ответить лаской, и коснулся губами его загривка, вслушиваясь в сбивчивые вздохи. Долго, очень долго, пока вздохи не превратились в жалобные стоны, Мор не выпускал зверёныша из плена своих объятий, и тогда пал жертвой его нежности, его бескрайнего желания быть ближе всех, грудь к груди, пальцы к пальцам, сердце к сердцу.
Время остановилось, замерли в воздухе восковые слёзы, и пламя сотни свечей дрогнуло и замёрзло, а где-то рядом, в бесконечных снежных бурях остановили свой полёт хлопья снега и осколки льда. И в этом обездвиженном и безмолвном мире не осталось ничего, что было бы важно для Мориса Райнхардта Фёрштнера. Ничего, кроме его маленького ласкового Мирека и его плеч, пахнущих нежностью.
Невыразимо мягко Мор поддерживал его под поясницу, устраивая на тёплом полу, невыразимо мягко сам устраивался между его дрожащих бёдер, прижимал пальцы к его губам, словно силясь поймать в горсть его стоны, искал, искал и находил его снова и снова, любуясь вздымающейся от пьяной жажды его, Мора, грудь. Он ласкал ладонями разведённые нежностью колени, напряжённый живот, беспокойные руки, ищущие его рук, он дышал Миреком, и сам пьянел от каждого вздоха.
И где-то в этом стремлении друг к другу отчаянном, непреодолимом родилась та сила, которая заставила мир ожить, а время — устремиться дальше. За стеклянным куполом одной на двоих любви снег осыпался с потревоженных ветром ветвей, умирающе рыкнул мотор старого пикапа, затерявшегося в снежной буре, улыбнулись холодом звезды и продолжили своё движение спутники, а здесь, укрытые тишиной, вздохнули теплом свечи, роняя свои ароматные слёзы на тёмные плитки пола.
Мирек зашипел сквозь неплотно сжатые губы и выгнулся дугой под его пальцами, ещё теснее сжимая его бёдрами, а его стон залил Мору уши, как тёплый воск. Воск. Горячая зелёная капля растеклась по идеальной груди зверёныша, застывая тонкой корочкой, и Морис замер сам, заворожено наблюдая, как опадает, успокаивается Мир в его руках. Ещё одна капля ударила в тугую грудь рядом с первой, заставляя поляка застонать, и немец едва успел поймать его за запястья, не давая закрыться. Свеча, послушная его желаниям, сдвинулась, каплю за каплей рисуя зелёную дорожку к Мору, а тот держал извивающегося зверёныша за руки, любуясь нервными, резкими движениями и наслаждаясь стонами. Очередная капля разлилась кляксой по напряжённой плоти, и Мор не выдержал, наклоняясь, закрывая Мира собой, заглушая его крик поцелуем, обнимая, успокаивая, находя его пальцами и лаская, лаская, лаская.
…Время, бесспорно, самая странная вещь на свете. Иной раз оно скрипит над ухом, отмеряя секунды, заставляя педантично запоминать каждое потраченное мгновение, а иной — утекает сквозь пальцы, не оставляя ничего о себе,  даже памяти. Мор не знал, как, когда, почему они оказались в тёплой воде бассейна, когда успел тихий и счастливый зверёныш повиснуть на нём, обнимая руками и ногами, не отпуская от себя, не давая вздохнуть без поцелуя. Всё исчезало в бездне, которая засасывала их время, оставляя им  только ласковую истому.
Но может быть, впервые в жизни Морису было достаточно только этого. Не тепла прогретой магией воды, не хвойного аромата оплывающих свеч, не их тёплых огней, и не холодных огней звёзд, не сугробов за окнами и удивительного, безмолвного очарования ока бури. Нет. Просто его плеч, пахнущих нежностью.
И он качал своего зверёныша в мелкой волне, которую сам же и творил, до тех пор, пока не почувствовал, что тот засыпает. И тогда вернул его тёплому воздуху, мягким лежакам и горячим полотенцам. И где-то здесь, между небом и водой, в жёлто-зелёном полумраке и в сиянии голубых как рассветное небо глаз, Мор заново учился дышать и расставлять приоритеты.
Раньше, в другой жизни ему казалось, что нет ничего прекраснее этого голоса, этой улыбки и этой ямочки на подбородке. Раньше ему казалось, что эти ключицы идеальны, и запястья Мира с манящими косточками ваял самый талантливый скульптур. Мор думал, что ни в чём нет очарования больше, чем в манере поляка облизывать губы, как сейчас. И виделось, что нет ничего лучше его общества.
Как же он ошибался.
Не было ничего, кроме его общества. Ничего кроме его улыбки, сияющих глаз, сонного недовольного мычания сквозь одеяло по утрам, его нелюбви к кофе, его желания быть рядом, его плеч, пахнущих нежностью. Ни-че-го.
Мор поцеловал светлый лоб своего або офо, жизнь за пределами которого была невыносима, невозможна, не представима, и подумал: «Я люблю тебя, Мир».
Его мысли отразились от прозрачных стен, отделяющих их от зимы, преломились в парной воде, утонули в бескрайней ласке и вернулись к нему мягким эхом.
— Я люблю тебя, Мор.

Всю прелесть преподавательской жизни Ханна познавала только сейчас, когда настало время для серьезных проверок знаний своих студентов. Это включало в себя ночи, когда нужно было отдежурить в ночных коридорах Хогвартса свою очередь и успеть проверить домашние задания. Это было время, когда нужно было успеть переделать кучу дел, чтобы подготовиться к следующему занятию.
И только сейчас Ханна понимала, что Бредли в том давнем, очень давнем письме не шутил про недосып. Но в то время, когда училась она, работа преподавателя, конечно, казалась легкой - на первых курсах, потом ей уже стало немного не до того, чтобы задумываться о подобных вещах. Пусть и понимая наконец подноготную такой работы, она бы ни за что теперь не призналась Бредли, что он был прав. Хотя бы из вредности.
Неожиданно запнувшись о ступеньку лестницы, когда та решила сдвинуться, Ханна едва удержалась на ногах. Определенно не стоило так с головой уходить в себя, чтобы мало замечать, что творится вокруг, - именно такая мысль посетила ее, когда пришлось свернуть в другой коридор, а не в тот, которым она планировала пойти изначально. "Ничего, так получится даже быстрее. Раньше возьмусь за дело, больше времени останется потом и на себя", - Ханна быстрым шагом направлялась в сторону кабинета Бредли.
В последнее время она как-то привыкла именно к этому кабинету, к удобному мягкому креслу, к постоянному аромату трав. Да и проверять домашние задания своих учеников было веселее в компании родного и близкого человека.
Дойдя до нужной двери, Ханна постучалась, но больше для приличия, и распахнула дверь.
- Сегодня младший курс сообщил мне, что мандрагора может служить для деморализации врага. Не такими словами, конечно, но идея прекрасная, - она произнесла всё это на одном дыхании и наконец-то закрыла за собой дверь, окончательно проходя в кабинет.
Она не оглядывалась, зная, что Бредли и так здесь - в ином случае дверь была бы заперта; и это было, безусловно, логично. Ханна на ходу сняла с себя мантию, оставшись в длинной юбке и рубашке, и устроилась в своем любимом кресле. Сумку с эссе своих учеников она предусмотрительно устроила рядом с ним - удобно дотягиваться рукой, чтобы не вставать с места.
- Я очень надеюсь, что у тебя есть свободное время, потому что я уже не могу читать некоторые ученические опусы и сохраняться серьезное лицо. Кто-то должен страдать (ну, или веселиться) вместе со мной.

Иногда Ханне нравилось наблюдать за Бредли - как тот ведет себя с другими, как жестикулирует, когда говорит, как одно выражение лица сменяет другое. Наблюдать же за сонным Бредли было забавно - тот становился похожим на мальчишку, которого силком пытаются разбудить и погнать на занятия. Вот как сейчас.
- Хм, а мой курс, когда я училась, получается, был оригинальным - такого предложения не высказывал никто, если меня память не подводит.
Немного ленивым движением она сбросила туфли и устроилась на кресле прямо с ногами. Опираясь на подлокотник, Ханна задумчиво обвела комнату:
- Ну, явно не настолько жестока, чтобы встать между тобой и прекрасной девушкой Спать, - она рассмеялась, глядя на то, как Бредли прижимает мантию к себе. Правильно, нет, чтобы на том же кресле устроиться, нужно обязательно "убивать" себе спину, скрючившись в три погибели за столом.
- Но стоило бы делать это в кресле, - от укоризненного взгляда было трудно удержаться. Были моменты, когда она ощущала себя опекуном великовозрастного ребенка, и хорошо, наверное, что такие моменты были редки.
На самом деле, Ханна прекрасно понимала, когда можно тормошить Бредли, а когда лучше просто посидеть в тишине. Как и он знал, когда стоит ее оставить наедине с самой собой. Поэтому она, больше не говоря ничего, достала из своей сумки листы пергамента с эссе.
Она всегда сначала только читала работы своих учеников, не делая никаких пометок. А вот после первого прочтение приходила пора отмечать ошибки.
Эти эссе были на тему дьявольских силков, и Ханна не особо сомневалась в том, что с ним справились все. Хотя, конечно, и было несколько уников - среди магглорожденных в основном. Вот уж кто мог преподнести сюрприз - их небольшой жизненный опыт все же сильно отличался от тех, кто воспитывался в среде магов, и это иногда выливалось в забавные предположения в их эссе. И иногда это были действительно дельные предположения.
Едва различимо хмыкнув, Ханна отложила в сторону сочинение одного из учеников, который деловито заметил, что на всякий случай всем стоит носить спички, ведь может статься так, когда волшебник вдруг окажется без своей волшебной палочки в окружении дьявольских силков. Это было интересно, но вот дальше он художественно расписывал весь ужас подобной ситуации, и вот это уже явно было лишним. Увлекательный рассказ, но не для домашнего задания.

При проверке ученических эссе, Ханна достаточно быстро погружалась в чтение, что редко замечала, что происходит вокруг. Исключения для этого составлял только один человек — Бредли. Его присутствие было привычным, уютным, и отвлекало. В хорошем смысле, конечно. С началом учебного года свободного времени у них стало совсем мало (Ханна во времена учебы и предположить не могла, что преподаватели настолько бывают загружены), и поэтому она радовалась каждому мгновению, которое они могли провести вместе.
— О, ну раз он такой весь индийский, то давай его сразу, — она улыбнулась и подняла взгляд от листа, наблюдая за тем, как Бредли все же поднимается места, разминается. Сколько бы укоризненных взглядом она ему не посылала, сколько бы замечаний не делала, всё было тщетно. И Ханна в конце концов просто махнула рукой на его привязанность к просиживанию часами за столом. Если бы было что-то не так, то Бредли не стал бы держать это в себе, ведь так? Ну, она надеялась на это.
— Боюсь, я бы тогда нашла свое сочинение я затолкала его в самый дальний угол шкафа, — рассмеялась Ханна, вспоминая, какие эссе она писала на первых курсах. Все-таки, богатое воображение богатым воображением, фантазии фантазиями, а домашние задания требовали четкости исполнения. Без каких-нибудь безумных идей. Ну, вроде той, когда Эббот была четко уверена, что Сирус Блэк определенно умеет превращаться в розовый куст и тем самым уходит от погони. Нет, а что? На третьем курсе Ханна была просто уверена в этом.
— Как обычно — всегда находятся умники, думающие, что предлагают нечто оригинальное. Разница лишь в том, в каких красках они это расписывают. Например, вот, один задается вопросом, почему нельзя просто взять, ммм, что же это за слово он написал... — Ханна склонилась над листом с эссе, внимательно вглядываясь в неровный и неразборчивый почерк. — В общем, явно что-то из арсенала магглов. Огне... Огне-что? Он хочет сказать, что это отлично помогает бороться с дьявольскими силками, — она откинулась на спинку кресла, крепко зажмуриваясь. Иногда глаза невероятно уставали, когда она пыталась прочесть написанное подобным почерком. Хорошо, что многое можно было понять по контексту, но всё же.
— Одно хорошо, что они достаточно быстро понимаю, почему нельзя настолько уповать на маггловские способы, оружие или что там еще у них есть. Ты вообще ел сегодня? — без какой-либо паузы, Ханна сразу же перешла к этому вопросу, видя, как суетится Бредли.
— Бредли, ну нельзя же так.

*Так как на ролевой нет профессора Спраут, то не было возможности согласовать пару моментов.

Сейчас Хогвартс казался Ханне небезопасным. Вечером, накануне первого октября, она лежала в кровати, пытаясь уснуть, и раскладывала свои мысли, свои чувства по полочкам. И уже в тот момент она понимала, что так она себя уже чувствовала когда-то.
В прошлом году, когда умерла - была убита - ее мама.
Но если той осенью ей хотелось просто свернуться где-нибудь в клубок и никуда не выходить, то сейчас она сразу же гнала от себя все мысли о том, чтобы забиться в нору. Во-первых, на ней, как на старосте своего факультета, лежала какая-никакая, но ответственность. Собственно, именно этот факт и не позволил ей в прошлом году удавиться от жалости к себе и горя из-за потери матери. Во-вторых, сейчас ее все-таки беспокоила не она сама, сейчас ей было боязно за свой факультет, за младшекурсников.
Перед тем, как сон наконец-то сморил ее, Ханна дала себе обещание, что завтра с утра она первым делом зайдет к профессору Спраут, чтобы попытаться обсудить, как же быть дальше.

Утром она была совершенно разбита - недосып, преследующие воспоминания о вчерашнем дне, все это совершенно не способствовало самочувствию Ханны. Но она заставила себя подняться с кровати, одеться и попробовать что-нибудь запихнуть в себя во время завтрака в Главном зале. И сразу же после этого быстрым шагом направилась к кабинету профессора Спраут.
За то время, пока Ханна добиралась до нужной двери, она успела передумать кучу вариантов того, что же она скажет в первую очередь, продумала сразу несколько версий того, как же пройдет разговор с деканом ее факультета, и заодно накрутила себя так, что отсутствие профессора Спраут на месте оказалось для нее совершенно неожиданным.
Ханна стояла на пороге пустого кабинета и пыталась понять, как же поступить дальше. С одной стороны, остаться в кабинете и подождать было бы не очень разумно. А с другой, она не была уверена, что сможет сегодня пересечься с профессором Спраут, если уж ее не было видно за преподавательским столом во время завтрака. Но, "некрасивость" поступка и боязнь, что в пустом кабинете ее могут найти совершенно не те личности, которым стоило доверять, пересилила гипотетическую невозможность увидеться с деканом в этот день. Поэтому Ханна аккуратно прикрыла дверь и, немного подумав, направилась к теплицам, понадеявшись, что там ей вполне может повезти.
Везение пришло к ней совершенно не с той стороны, откуда она ожидала, - завернув за угол, Ханна практически нос к носу столкнулась с Бредли Треверсом. Который был не только практикантом ее любимого предмета.
Решение пришло ей в голову практически сразу:
- Вы же замещаете декана в ее отсутствие? - это не был вопрос, скорее утверждение, чтобы напомнить самому парню, что он не только практикант, но и исполняющий обязанности декана Хаффлпаффа. - Дело касается младших курсов. В первую очередь, - за всем тем имиджем, что создавал себе Треверс, она нескоро, но разглядела, что тот умудряется присматривать за младшими. Поэтому, ей показалось важным добавить к своему вопросу-утверждению именно эти слова.

В ожидании какой-либо реакции на свои слова, Ханна выжидающе смотрела, как профессор Треверс медленно разворачивается к ней. Она не отрывала взгляд, пока он в два шага не оказался совсем рядом с ней. Кажется, именно в этот момент ей пришлось вспомнить, что необходимо моргать, иначе глаза начнут слезиться из-за сухости.
- Тише.
Это было первым, что она едва услышала от подошедшего к ней Треверса, но то, что он едва ли не шепотом начал говорить после, было трудно расслышать - пришлось слегка привстать на цыпочки, чтобы суметь разобрать, что её зовут за собой. Ханна не ответила вслух, посчитав, что совершенно определённый кивок головой и то, что она пошла вперед, окажутся красноречивее слов. Тем более, что её только что попросили быть тише. Молчаливый жест же куда лучше слов в таком случае, правда?
То, что она шла впереди, было хорошим решением, и Ханна прекрасно осознавала это, пока передвигалась по коридорам, прислушиваясь к тому, как её периодически направлял профессор Треверс. Потому что в ином случае, иди она сзади, было бы очень трудно удержаться от того, чтобы не смотреть на него. Задумчиво ли, оценивающие ли... Неважно. Мысли Ханны сейчас находилась под влиянием своих подруг, которые иногда заговорщицки говорили о практиканте по травологии, умудряясь ещё и подшучивать над ней. Именно поэтому, столкнувшись с ним лицом к лицу, заговоривши с ним совершенно не о травологии и направившись в его кабинет, она, ненадолго забыв о том, что ей требовалось узнать, пыталась понять - зачем были те смущающие смешки подруг. Неужели, правда? Но зачем? Раньше она никогда не задумывалась о ком-либо именно с такой стороны. И лучше бы так было и дальше - сейчас не то время, не то место, и она... Нужно ли ей самой такое положение вещей? Однако, как только все эти мысли вытеснили те, которые занимали её практически всю ночь и всё сегодняшнее утро, они наконец-то пришли к нужной двери.
- Заходи.
Произнесённая профессором Треверсом фраза показалась для Ханны слишком громкой после тишины коридоров. И ещё одно неприятное наблюдение - тихие коридоры в выходной день. Это было неправильно.
Зайдя во внутрь, она судорожно начала обдумывать, что же, собственно, собиралась говорить. И что же, собственно, она планировала сказать сегодня утром профессору Спраут, и что сейчас надо было бы произнести её заместителю, удачно оказавшемуся на пути Ханны? Нет, нет, нет, ничего не приходило на ум. Оградить детей от происходящего? О да, отличное предложение для закрытого на вход и выход - для студентов в первую очередь - Хогвартса. Пристальнее смотреть за ними? Этим уже занимались те, кто не был равнодушен, в этом девушка не сомневалась. Именно в этот момент она поняла, что сказать-то ей особо нечего, кроме того, что уже предпринималось и, в этом не было сомнений, обдумывалось некоторыми преподавателями.
Ханна едва различимо повела головой из стороны в сторону, словно пытаясь отбросить от себя все сомнения, и попыталась наконец взять себя в руки, когда профессор Треверс закончил с наложением защитных чар на дверь и обратился к ней.
- Возможности максимально оградить их от... - она сцепила руки в замок, сжав пальцы с такой силой, что побелели костяшки, - от происходящего совсем нет?
Ей больше всего хотелось, чтобы её голос сейчас не задрожал от волнения, и она надеялась, что это действительно так. Ханна, избегая смотреть на профессора, окидывала взглядом кабинет: окно, рабочий стол, полки с книгами. Наконец, она просто уставилась куда-то в стену, глядя мимо Треверса.
Казалось, что в ответ она услышит лишь усталый вздох и пожелание не приходить больше с подобными глупостями. Потому что сейчас, после того, как она наконец-то произнесла это, пришло осознание, что, в общем-то, этот разговор нужен в большей мере не для того, чтобы как-то решить проблему безопасности младших курсов, этот разговор нужен ей самой. Ей просто нужен кто-то, кто скажет, что все неприятности рано или поздно заканчиваются, что ей не стоит бояться.
Вот оно - страх. Ханна наконец-то смогла признаться самой себе, что ей безумно страшно сейчас за всех - её факультет, друзей. И очень страшно за себя саму - не выдержит, не сможет, а ведь она - староста, и сейчас, в том числе и ей, нужно отвечать за тех, кто учиться на её факультете.

http://pleer.com/tracks/5659889nofK

От предложения присесть Ханна не отказалась - она только сейчас почувствовала, как дрожат её колени. "Это всё от волнения", думала она, усаживаясь на предложенный стул и чинно складывая руки на коленях. При этом она старалась не смотреть на профессора Треверса, который успел снять свою мантию, оставшись лишь в рубашке и джинсах. Это казалось ей немного неправильным - слишком неформально, вне рамок системы "профессор-ученица", слишком... Ханна опустила глаза вниз - оказалось, что куда проще рассматривать собственные руки, чем думать, куда же деть взгляд.
- Единственное, что я могу сделать – это посоветовать держаться вместе и быть настороже, - на этих словах профессора Ханна встрепенулась и подняла голову, переводя удивленный взгляд с собственных ладоней на Треверса. Слушая, что он ей говорит, она не замечала, как едва различимо кивала головой, соглашаясь с его словами. Но по сути, он ей не сказал ничего такого, такого, чего бы не знала она сама. Однако свою роль его слова, сказанные кем-то постарше, более авторитетным, чем её подруги, сыграли - Ханна немного успокоилась, утихли её внутренние метания и сомнения в этом разговоре.
И именно в этот момент, когда девушка уже настроилась на то, что и дальше всё будет идти в таком мирном и успокаивающем ключе, как на её плечи опустилась чужая мантия. Из-за этого Ханна вздрогнула и немного непонимающе посмотрела на профессора Треверса. Этот жест удивил её, и одновременно с этим она поняла, как же в кабинете прохладно. Да, чужая мантия пришлась как нельзя кстати, как и последующее за этим благородным жестом предложение выпить чай:
- Да, пожалуйста, - Ханна с удовольствием откликнулась на вопрос Треверса, лишь добавив, совсем чуть тише, - Спасибо. За это.
Собственные последние слова смутили её - Ханна, недолго раздумывая, поплотнее укуталась чужой мантией, словно пытаясь закрыться ею от всего. Ей показалось, что её слова прозвучали немного фамильярно. "Глупо, глупо, глупо", она мысленно укоряла себя за то, что на миг почувствовала себя не в профессорском кабинете, а словно собиралась выпить чай с хорошим другом.